

ИРИНА САПИР
Художник Наталья Лакштаускене

По вискам полоснул слог,
точно кожу рассек хлыст.
Предвещая исход строк,
на столе забелел лист.
Темноту ослепил блик.
Ветер выдохнул и стих.
Отломив от веков миг,
на бумагу упал стих.
ГДЕ НАЧИНАЮСЬ Я...
КТО Я И ОТКУДА
Я родилась в Одессе. В 1972 году. Тем юным созданиям, которые родились в двухтысячные, и чьей год рождения начинается с цифры 2, этот, 1972 год, наверное, кажется таким же допотопным, какими мне слышались даты рождения моих пра–родственников.
Но, как бы то ни было, именно этот год стал дверью, через которую я вошла в неспешную жизнь старой Одессы... (читать далее)


ПОГОВОРИМ В СТИХАХ
НЕСКОЛЬКО СТИХОТВОРЕНИЙ ДЛЯ ЗНАКОМСТВА
НЕСБЫТОЧНОСТЬ
Снова память о том, чего не было
мне уснуть не даёт. Отбиться
от неё не могу. За пределами
повседневности, словно птицы,
кружат мысли. Пропитаны сыростью
занавески. Под сердцем ноет
ощущение необратимости:
я сдала и Урук и Трою –
над руинами грозы беснуются...
Мне же слышится, как знамёна
треплет ветер и людно на улицах
городов моих погребённых.
Я зимую в хрустальных хороминах,
взяв у банка иллюзий ссуду.
На зубах остаётся оскоминой
вкус того, что уже не будет.
ВРЕМЯ
Время… ему никто не хозяин.
Оно словно бездомный свободолюбивый кот, -
хочет - носится вдоль зеленых окраин,
хочет - между бетонных городских сот.
Хочет - тянется невыносимо вязко,
даже если вонзать в него острие шпор,
хочет - мчится как псих на салазках,
или как сбегающий с добычей вор.
Хочет - рисует, например: под моими глазами морщины, -
старается, трудится на износ.
А хочет - стирает, например: цвет с моих длинных,
пока еще темно-русых волос.
Единолично решает какой фигурой ходить лучше,
не учитывая правила никаких игр.
Ах если было бы оно, как покладистый подкаблучник,
а не упрямец и отъявленный дебошир!
Может и можно его как-то приручить, одомашнить,
накинуть на него поводья и теплый плед,
так чтобы было оно словно пушистый котенок няшным.
Только жизнь коротка, и подчинить себе время времени нет.
АНГЕЛЫ
Ангелы наши спят беспробудным сном
сколько уже горьких недель подряд…
Сны им наверное видятся об одном.
Падают стены, но ангелы тихо спят.
Падают души. Ветер струится сквозь
перышки крыльев, тычется наугад
в спины и плечи, сушит следы от слез
на посеревших лицах. Но ангелы спят.
Спят, чтоб не видеть как копошится бес
в груде осколков наших надежд и утрат.
Воют сирены под серым сукном небес,
цепко впиваясь в крыши. Но ангелы спят.
Въелась в волокна белых перьев зола,
сбились подолы светлых льняных туник.
Ангелы так слабы перед ликом зла.
Слеп, бестолков, бесчувственен этот лик.
Стихнет однажды бури песчаной мощь.
В мире все это было уже не раз.
Ангелы, счистив с перьев пепел и ночь,
молча обнимут в живых оставшихся нас.
ПОСТУЛАТ
Старое фото с оторванным краем.
Сквозь черно-белую блеклость снимка
воды индиговой синью мерцают,
солнце рассыпалось на крупинки
золота по шелковистости моря.
Утренний пляж. Молодая мама
смотрит с улыбкой, как ловко я строю,
сидя у кромки прибоя, замок.
Мокрый песок на щеке и предплечье.
Сколько мне, — семь или, может, восемь?
Лето казалось тогда бесконечным,
мнимой, далёкой казалась осень,
время — медлительным и безбрежным...
Мне постулат был еще не ведом,
что проливные дожди неизбежны
и снегопады наступят следом,
что этот берег, объятый ветрами,
брошу, отдавшись другим широтам,
что поседеет со временем мама,
и пожелтеет с годами фото.
ЖЕЛАНИЕ
Я просто хочу мира, — это слишком много? —
Чтобы никто не слышал сирен, небо режущих,
и не мчался, в панике спотыкаясь о выступ порога,
в укрытие: подвал, метро или бомбоубежище.
Чтобы, сжимая зубы и глотая слезы,
на «рингах» социальных сетей ни с кем не собачиться,
а просто постить селфи в различных позах,
хвастаясь только что купленным летним платьицем.
Обсуждать не военные сводки и не новостные программы,
а скидки или ремонт, столкнувшись в подъезде с соседями.
По телеку, чтобы крутили любовные драмы,
«мыльные оперы», передачи о путешествиях и комедии.
Я просто хочу для всех обычных будней:
мотаться по делам, сетовать на погоду мерзкую.
Чтобы на улицах городов было людно,
и машины действовали на нервы гудками резкими.
Чтобы не были затуманены страхом взгляды,
а души не заполнены до краев болью и горечью.
И родственники, находясь по разные стороны баррикады,
не бросали друг в друга камни с криками: «Сволочи!».
Чтобы не дыбились «ежами» площади и дороги,
и никто не вламывался силой ни в дома, ни в отечество.
Я всего лишь хочу мира, — разве это много? —
чтобы люди просто жили по-человечески?
КРУЖЕВНИЦА
Ворох девичьих своих ожиданий
я свивала ловко в нити льняные,
и плела из них чудесные ткани
кружевные.
Изощрённые, витые узоры
выплетала я легко и умело.
Но в полотнах этих ладных зазоры
моль проела.
Я опять взялась упрямо за пряжу,
нитку в петли продевала прилежно.
И связала скатерть новую, даже
лучше прежней.
Но пока я пропадала в пучине
будних дел – стряпня, уборка да стирка,
на изящной кружевной паутине –
снова дырка!
В сотый раз – на те же грабли, как дура!
Мне давно пора бы с этим смириться.
Но опять вяжу искусно ажуры! –
Кружевница!
Между тем, умнее стала я вроде –
чтоб не ела ткани моль, из гостиной
уберу их и засыплю в комоде
нафталином.
Схороню. Сложу их ровно и гладко.
Все равно от них ни проку, ни толку.
Так хоть буду любоваться украдкой,
втихомолку.
МОЙ РИМ
Я бы ноты могла собирать в длань,
обрывая легко их с гитарных струн,
или между веками стирать грань,
изучая штрихи угловатых рун.
Я бы кистью могла оживлять холст,
отражаясь в глубинах своих картин,
и стоять, не сгибаясь, во весь рост
на уступах достигнутых мной вершин.
Я могла бы кроить, исцелять, петь...
Но при матовом свете ночных ламп
я вяжу одержимо из слов сеть,
поддевая строкой то хорей, то ямб,
и брожу по дремучим лесам рифм,
каждый раз выбирая всего одну...
Потому что стихи – это мой Рим,
и дороги мои все ведут к нему.
ЛЕТО СЕГОДНЯ
Когда-то лето означало свободу,
парящую надо мной чайкой;
толпящиеся впереди бессчетные годы;
яркость майки
на тонких, спадающих с плеч, бретельках;
соль моря, впитавшуюся в мою кожу;
золотистый луч на синей тарелке,
и в душе тоже;
юность, мерцающую камнем краеугольным;
предчувствие путей, самых замысловатых;
качающие меня бархатистые волны,
сладкую вату;
соседскую, пылящуюся у забора Ладу;
растущие у калитки мАльвовые свечи;
медовую тягучесть времени и цикады,
прошивающие вечер.
Теперь, как и прежде, цветочные покрывала
раскладывает июнь. Но что за лето
полощется сегодня на кронах линялых?
Да и я ли это?
СЕКРЕТНЫЙ САД
Сочится солнце сквозь мембраны лепестков,
сплетаются в аркады ветви.
Эфир так свеж и чист, так дышится легко
в моем саду, в саду секретном.
Белы головки одуванчиков как снег,
стрекозы юрки и пугливы.
Здесь очень тихо - не доносится извне
промозглый звук сирен и взрывов.
Здесь отступают все болезни до одной,
безвластны деньги и законы.
Цикады звонкие трещат наперебой
за клумбой бархатных пионов.
Тут зависает время дымкой между гор.
Цветут магнолиевые рощи.
И в отражении опаловых озер
мне может 35, не больше.
Лианы клонятся, моих касаясь плеч,
щекочет ноги мягкий клевер.
Там, за межой, года торопятся истечь.
Там жгут мосты и юг и север,
Там небо кашляет, от лютых войн простыв,
идет армада на армаду.
А я… усердно холю травы и цветы
несуществующего сада…

Зачем я пишу стихи? Я часто задаю себе этот вопрос.
Ведь это очень времязатратное и кропотливое дело, требующее от автора зависания во времени и пространстве, когда ничто не выбивает из необходимого состояния: ни жужжащий рой мыслей, ни телефонные звонки, ни осознание того, что ещё 10 минут — и надо куда-то бежать или что-то сделать. При этом, как правило, это занятие не приносит никакого дохода. Зачем же мучить себя до изнеможения поиском ИМЕННО ТОГО слова или ИМЕННО ТОЙ рифмы, вместо того чтобы сделать что-то по дому или по бизнесу? Ответ — НЕ ЗНАЮ.
Возможно, я пишу потому, что это моя терапия. Переплавление эмоций, даруемых современными реалиями, в поэтический текст помогает мне эти реалии проживать и справляться с ними.
Или потому, что, когда стихотворение получается таким, как мне хочется, меня накрывает мощная дофаминовая волна, от которой я, видимо, имею такую же зависимость, какую испытывает наркоман от очередной дозы.
Ещё вариант — мне просто нравится играть в слова, точно Каю — в ледяные кубики во дворце Снежной Королевы, рассматривая их внутренний узор на свету и составляя из них замки.
А может, всему виной надежда на то, что если стихотворный текст возникает в моём сознании, значит, как сказал Владимир Маяковский в стихотворении Послушайте!, «это кому-нибудь нужно».


РАЗГОВОР ЗА ГРАНЬЮ РИФМЫ
ПРОЗАИЧЕСКИЕ ЗАРИСОВКИ И ЭССЕ
ПАНДЕМИЯ 2020 ГОДА Сначала это казалось шуткой. Очередной сплетней, одной из тех, которые люди запускают в интернетную сеть, чтобы разогнать застоявшуюся рутину инъекцией адреналина. Немного позже пришло понимание, что это реальность. Но реальность далекая, не затрагивающая нашу действительность. Та, услышав о которой, мы сочувственно качаем головой, при этом тихо радуясь, что это происходит не с нами. «Ну мало ли! Где-то в Китае...» Поохав немного на эту тему с собеседниками, мы стряхиваем чужую горечь с плеча, как случайно упавшее на пиджак перышко и снова погружаемся в свои насущные дела. А потом было ощущение приближающейся гигантской волны. Пережившие цунами на побережье Таиланда в 2004 году, рассказывали, что незадолго до того, как первый водный исполин набросился на берег, в воздухе наблюдалось скопище мелких брызг. Пожалуй, это было похожее ощущение. Хотелось, что-то сделать, чтобы это предотвратить, но мозг терпеливо объяснял поднимающемуся под горло страху, что это уже невозможно. Точка невозврата пройдена. Хотелось куда-то сбежать, уехать, как делают многие во время войн или других смут, но дотошный мозг снова перекрывал эти слабые порывы надежды. Бежать некуда. Накроет всех. Накрыло. И стало тихо. Неимоверно тихо. Возможно, это самое сильное впечатление, которое останется со мной после этого периода. Оглушающая тишина. В обычной повседневности мы не обращаем внимания на постоянный гул пролетающих над нами самолетов, гудящих машин, переговаривающихся в кафе и магазинах людей. Этот шум давно стал фоном наших дней. А когда эти звуки почти сошли на нет, внезапно наступившая тишина придавила слух плотной подушкой, которую отчаянно хотелось сбросить со своей головы. Кто из нас мог предположить, что существует реальная сила, способная остановить, подобно дамбе, бурное течение нашей современной, технологически оснащенной, политически подкованной и научно обоснованной жизни. Оказалось – существует. И сила эта сокрыта в микроскопической частице, несущей болезнь. Город вымер, остановился, впал в ступор. Но еще более острый ужас сдавливал ребра, когда разговаривая по телефону с друзьями и родственниками из Америки, Австралии, Европы я слышала от них сетования на такую же тишину, а в их голосах звучал тот же страх. И становилось до жути ощутимо, что этот сюрреализм происходит везде. ВЕЗДЕ. Весь земной шар приостановил свой обычный ритм, притупил свою цивилизацию, приглушил свой звук. И тогда, подобно ледяному сквозняку, моё сознание пронизывала бредовая мысль: а вдруг из-за остановленного на всей Земле ритма жизни, сама планета может замедлить свой ход. Придет же такое в голову! Но ведь и всё происходящее в это странное время – безлюдные улицы городов, пустые скоростные шоссе, тихое небо, не прошиваемое вдоль и поперек самолётными иглами – всё это немного раньше также могло прийти в голову исключительно как основа фантастического рассказа или фильма. Конечно, я понимала, что через какое-то время все вернется на круги своя: цивилизация снова войдет в свое русло, снеся упрямым течением преградившую её дамбу, звуки вернутся к своим обычным частотам и земной шар нагонит свой привычный ритм! Но меня пугало то, что люди, вернувшись в свою повседневность, напрочь забудут этот вкус общей беды, общего страха, который стер между всеми нами разницу, загнав всех в один и тот же угол; показал ничтожность проблем, ранее казавшихся катастрофой; напомнил о том, что наша жизнь, несмотря на всю свою технологическую оснащенность и научные достижения, очень хрупка и уязвима. Мне так хотелось, чтобы мы все вернулись из этого насильственного «отпуска», с кладью приобретённых уроков и переосмысленных ценностей, как с чемоданчиком купленных в поездке сувениров, и обновили ими полки своей осознанности. Тогда все это было бы не зря...
ПАРИЖ Это был Париж! За окнами гостиницы и автобусов, в переулках и на больших проспектах, в кафе и магазинчиках. Это был Париж! Он обволакивал меня и втягивал в себя. Он призывал меня кружиться, раскинув руки и носиться по улицам, забывая напрочь о неудобной обуви, возрасте и ожидающих по возвращении домой делах и заботах. Несмотря на все метаморфозы сегодняшних дней, он всё еще оставался тем самым Парижем, который с ранней юности вплелся в мое сознание образами неотразимых мушкетёров, подмигивавших мне со страниц потрепанных томиков Александра Дюма; ароматом маминых духов Шанель Номер 5, глубокими голосами Эдит Пиаф и Мирей Матьё, струившихся с виниловых пластинок и кассетных лент. Это был он! Тот самый город! Он расстилал передо мной свои эспланады, выставлял мне на обозрение великолепные здания, отражал меня в манящих витринах магазинов. Он угощал меня хрустящими багетами и таящими во рту печеньями Макарон. Он обмахивал меня шарфиками и манто, идущих навстречу мне парижанок. Он толкал меня в бока спешащей по его улицам шумной толпой туристов. Он безжалостно влюблял меня в себя каждой площадью, каждым сквером, каждой балюстрадой. Я бродила по Латинскому кварталу пытаясь понять или не стала случайной жертвой парижского синдрома – самого романтического из всех возможных психических недугов. Медицина зафиксировала это явление как помешательство, вызванное несоответствием между реальным Парижем и его образом, созданным в фильмах, книгах и песнях. Но нет, моё сознание спокойно воспринимало картины, присущие всем большим городам, – бездомных, мусор на улицах, неблагополучные районы. Всё это рассеивалось как дым от оставленной в пепельнице сигареты, стоило мне выйти на остров Сите или на площадь Каррузель, скользнуть взглядом по белым покатым куполам Сакре Кёр и по железной вязи Эйфелевой башни, ажурной, словно гипюровые чулки. Ах, эта башня! Я выпрямляла спину и вытягивалась каждый раз, когда издали ловила взглядом её стройный высокий силуэт, вышагивая по близлежащим улицам днём. Я неотрывно следила за огнями, сбегающими по ее бокам и рассыпающимися по поверхности тёмной Сены, когда проплывала мимо на водном трамвае ночью. Я думала от том, как не приняли поначалу этого железного исполина парижане, как не смогли почувствовать, что Эйфелева башня окажется «гвоздём», который пришпилит Париж на «почётную доску» самых знаменитых городов мира. За десять дней ежедневного и ежечасного общения Париж точно пророс сквозь меня, словно ветки каштановых деревьев – сквозь ажурные решётки Люксембургского сада. Я увезла с собой домой так много – маленькие уличные кофейни с красными навесами, тихий плеск Сенны о борт речного трамвая, широкий разбег проспекта Мон сан Мишель, заносчивую стать Нотр-Дам дэ Пари, восхитительный вкус эклеров с ванильной начинкой и ещё многое, многое другое. И теперь, уже дома, вернувшись в мерное течение моей рутины, я перебираю все эти бесценные сувениры и фотографии, пытаясь осознать, прочувствовать, понять простую истину: это был Париж.... Collapsible text is great for longer section titles and descriptions. It gives people access to all the info they need, while keeping your layout clean. Link your text to anything, or set your text box to expand on click. Write your text here...
ПАМЯТИ ОСКАРА КУЗНЕЦОВА Если на пути тебе встречаются яркие особенные люди, значит это правильный путь. Они высвечивают дорогу в тумане неопределённости, делятся знаниями и опытом, подводят тебя к другим маякам, создавая на полотне твоей жизни светящуюся сеточку. Оскар стал одним из таких огоньков на моём пути. Мой редактор, мой поэтический советчик, микроскоп, под увеличительным стеклом которого проверялось все, что я писала в тот период. Итак, Оскар Кузнецов, муж Надежды Гудман, художника и преподавателя живописи моих сына и дочки. Попали мы к Наде в студию по совету друзей. На первой встрече она проверила художественные способности наших отпрысков и вынесла вердикт: «Остаются у меня оба!». Супруг Нади, красивый статный мужчина, принимал активное участие в обучении детей. Журналист, театральный и литературный критик, он примерно раз в месяц проводил с ними уроки по истории искусства. Мы, родители, также время от времени оставались на его лекции, и когда он начинал говорить, мне хотелось схватить ручку и конспектировать каждую фразу. Количество и точность знаний, которыми он делился с нами во время его уроков или просто бесед, повергало меня в ощущение собственной бестолковости и ничтожности. Я молча слушала, опасаясь лишний раз открыть рот и ляпнуть какую-нибудь глупость. И всё же я рискнула. Подошла к нему на одном из пленэров, и не очень уверено попросила его почитать написанные мной стихи. Дослушав до конца мою просьбу, Оскар Яковлевич пришпилил меня взглядом, как сухую бабочку иголкой. Что именно было в этом взгляде я тогда так и не поняла. Может раздражение: «Как вы мне все надоели со своими стихами!»; или уничижение: «Девочка, купите себе в соседнем кафе какао и успокойтесь!»; а может насмешка: «Возомнили себя поэтом? И вы тоже?..» Хотя, возможно, мне просто так показалось от страха и волнения. – Ладно. Давайте ваши стихи. Я почитаю. – Подытожил наш разговор Оскар. А дальше случилось вот что. Через несколько дней у меня дома раздался телефонный звонок, и знакомый, но уже совсем не строгий голос, сказал: – Я в Холоне. Можно к вам заскочить? Через некоторое время Оскар зашел к нам в дом, подал мне руку и без лишних слов заявил: – Будем работать! Эта фраза стала для меня рычагом, позволившим моему поезду изменить маршрут и продолжить свой путь уже по другой траектории, к другим станциям. Мы начали работать. Оскар прочесывал мои рифмы, заставлял переписывать иногда целый стих из-за плохого созвучия или неточного смысла. Мы спорили. Я капризничала. Стояла на своем. Он объяснял, учил… И – хвалил! Помнится, как в один из дней «периода затишья» я ныла Оскару: – Все, конец! Я исписалась. Я больше никогда ничего не напишу! Я – бездарность! Ну, и дальше в таком же роде. Оскар терпеливо выслушал этот моноспектакль и сказал: – Ира, запомните: если луна светит постоянно, это бутафория. У настоящей луны обязательно должен быть период ущерба. Только тогда последующий период роста и полнолуния будет по-настоящему ярким! И добавил, что принадлежит эта великолепная мысль Самуилу Яковлевичу Маршаку. Но сказана она была так к месту, что я приняла ее как очередной дар от Оскара. И теперь, когда наступает поэтическая тишина, эти слова – мое главное лекарство. Я точно знаю, что это всего лишь период ущерба. А после него всегда идет период роста и полнолуния. Так устроена природа. Мы успели сделать вместе две книги. Оскар стал для меня своеобразным поэтическим талисманом: ни одно стихотворение, написанное мной тогда, не продвигалось дальше моего домашнего компьютера без прохождения «таможенного осмотра» моего редактора, друга и учителя! Как теперь писать, Оскар? Без вашего ворчания и поучений, без вашего одобрения и похвал, без наших споров и шуток, без ваших знаний обо всем на свете и рассказов? Как теперь без вас?.. 2016г.
НЕСУЩЕСТВУЮЩИЙ РАЙ В первый день нашего пребывания в Аделаиде я приняла этот город в штыки. Одноэтажные домики в жилых районах, наглухо зашторенные окна, тихие пустые улочки – всё было таким чужим и странным. Здесь, далеко от дома, от родных, от друзей, от привычного шума и многолюдия израильских улиц нам предстояло прожить целый год. Когда горечь немного улеглась, я стала замечать, что место это необычайно красиво, интересно и безмятежно. Любому израильтянину, привыкшему содрогаться при сводках новостей, австралийская жизнь показалась бы курортным отдыхом. Я совсем не пытаюсь сказать, что, приехав в Австралию, я обрела рай, где никогда не случается ничего плохого, где люди не знакомы с понятиями «проблема» или «горе». Как известно, подобного места на глобусе нет. Здесь так же, как и везде, люди болеют, падают, теряют работу, совершают преступления. Здесь тоже есть одинокие и обиженные, обманутые и разочарованные. Разница только в том, что в Австралии нет такой, как в Израиле, густоты всеобъемлющих проблем, от которых иногда хочется втянуть голову в плечи или по принципу страуса засунуть её в песок, которого в Израиле предостаточно. У австралийцев под боком не живут не очень дружелюбные соседи. У них вообще по географическим причинам никто под боком не живёт. При спокойном жизненном укладе у людей нет глобальных причин быть злыми и нервными, и австралийский эфир был пропитан добродушием. Так, по крайней мере, это виделось мне. Впереди был целый год, чтобы поближе познакомиться с этой страной, её особенностями, обычаями и людьми. Я всё время ждала разочарования. Помните старый анекдот, как один человек после смерти попал в рай. А там тишина и скукотища неимоверная. Заглянул он через забор в ад, видит – веселье, музыка, танцы. Он быстренько побежал к Богу проситься в «адский» отдел. Но как только его туда перевели, сразу посадили в котёл с кипящей водой. Он опять обратился к Богу: «Почему в котёл? Я же видел, как здесь веселятся!» Ответ, который он получил, был таким: «Не нужно путать эмиграцию с заграничной командировкой». Многим знакомо подобное «отрезвление» буднями. И действительно, приедешь куда-нибудь на короткое время по делам или на экскурсию, – магазинчики, музеи, парки – ни работы, ни забот. И кажется, что это место – просто предел мечтаний. Но стоит переехать туда же насовсем, как жизнь сразу наполняется обычными повседневными проблемами, сказочная страна теряет свой блеск, и начинают проглядывать недостатки местной действительности. В нашем случае я ждала того же. Эта поездка была далека от развлекательного путешествия. Мой муж ехал в Австралию учиться. Мы не знали, смогу ли я найти работу, и хватит ли у нас денег дотянуть этот год до конца. Начались будни, возникли первые проблемы и сложности; встали вопросы, на которые нужно было отвечать; появились задачи, которые нужно было решать. Но разочарование так и не наступило. Замечательным было всё: зелёный городок, приютивший нас на этот год; природа австралийской земли, столь непохожая на европейскую; люди, излучающие доброжелательность; даже история этой страны, напоминающая скорее авантюрный роман, чем хронологию событий. Знакомясь с новой территорией, я всегда стараюсь хоть немного исследовать её прошлое. В результате, сегодняшний пейзаж, как правило, обретает более яркие краски, становится понятнее и ближе. Открыв книгу по истории Австралии в городской библиотеке, я ощутила знакомый с детства вкус приключенческого текста. А дело было так. Более двухсот лет назад новооткрытый континент, возможно, казался жителям Европы опасной и непривлекательной землёй. Однако английские власти нашли этим местам интересное применение: они стали высылать туда преступников. Первая группа осуждённых поселилась на территории, которая впоследствии превратилась в город Сидней. Среди заключённых были и художники, они рисовали свою «тюрьму» такой, какой она была тогда. Гуляя по Художественной галерее, я видела много подобных пейзажей. Странно было смотреть на мрачную картину с изображением нескольких деревянных домиков, болот и песков с надписью «Сидней». Ассоциировать современный цветущий мегаполис с дикой местностью, изображённой на полотнах тех времён, было практически невозможно. Многие жители сегодняшней Австралии являются потомками тех, кто в своё время был осуждён на ссылку. Нынешних австралийцев это не только не смущает, а совсем наоборот: довольно престижно заявить, что «мой прапрапрадедушка был выслан на этот континент, как преступник». Нужно отметить, что весь этот рассказ имеет небольшое отношение к Аделаиде, столице Южной Австралии – первому штату страны, жителями-пионерами которого были не ссыльные, а эмигранты. Люди пересекали непредсказуемый океан и приплывали на эти, ещё малообжитые земли, надеясь на лучшую жизнь. Не знаю, благодатным ли находили они свой новый дом. Но зато могу с уверенностью сказать, что нас Южная Австралия встретила исключительно радушно, приветила, приголубила, открыла свои сокровища и приворожила очарованием.
ИЗ КНИГИ
"АВСТРАЛИЙСКИЕ ПИСЬМА"
ЛЕТНЯЯ ЗИМА И ДРУГИЕ СТРАННОСТИ О, эта жара! В Израиле не было от неё спасения, и здесь – та же песня! Да ещё зимой. Вернее, в Австралии как раз сейчас лето, но на календаре-то, январь! Израильская зима – это, конечно, тоже спорный вопрос! Я долго к ней привыкала после расставания с Одессой, где зимы часто радовали меня снегом и не слишком жестоким морозом. А на знойных просторах Израиля, в южной и центральной его части, где жили мы, – ни ледяных узоров на окнах, ни падающих в ладони снежинок, ни сверкающих заснеженных улиц. И всё-таки, уезжая в Австралию, по дороге в аэропорт мы кутались от пробирающего до костей холода в тёплые куртки. А по прибытии в Аделаиду эти самые куртки превратились в тяжёлую и ненужную ношу. Было жарко даже от того, что мы просто держали их свёрнутыми в руках. Мы выехали из дома в середине зимы, а приехали в пункт назначения в разгар лета, хотя дорога заняла в общей сложности всего два дня. Как-то я смотрела фантастический фильм, название которого, к сожалению, затерялось в лабиринтах памяти. Герои этого фильма, оставив одного из своих коллег следить за звездолётом, высадились на неизвестной планете. Им казалось, что они пробыли там только один день, но, вернувшись на космический корабль, обнаружили, что оставшийся на борту учёный успел за это время поседеть и постареть. Временные параметры чужого мира были совершенно иными. Когда мы вышли из самолёта, и на нас обрушилась австралийская жара, мне сразу вспомнился этот фильм. Подумалось: «Ну, если мы, перелетая из Израиля в Австралию, пропустили только полгода, то нам повезло значительно больше, чем героям той киноленты. Они-то пропустили почти целую жизнь! По крайней мере, за время нашего путешествия на Земле никто не поседел». Вообще, фраза «январским летним днём» до сих пор вызывает во мне волну внутреннего сопротивления и некоторое пошатывание привычного мироустройства. Не могу её принять, и всё! А новогодние праздники, пропитанные летней жарой, тогда просто выбили почву из-под моих ног. «Три белых коня – декабрь, январь и февраль» в австралийском варианте совсем не белые, и даже не дождливо-серые, а зелёные и щедро украшенные летним цветением. Мы приехали в Аделаиду вскоре после празднования новогодней ночи, а подготовку Австралийских городов к моему любимому с детства празднику наблюдали уже в конце нашего пребывания на этом континенте, ровно через год. В декабре витрины, как и положено, украсили великолепными гирляндами и сверкающими шарами, на прилавках появились филигранные ёлочные игрушки, а возле магазинов сгрудились пушистые ёлочки, готовые отправиться в дома. Но при этом температура воздуха продолжала расти, а солнце светило всё ярче и ярче. Апогеем этого диссонанса были Деды Морозы, разгуливающие в красных шортах и красных кепках от солнца с белой опушкой. Даже меня, тогда уже почти год живущую в Австралии и принимавшую почти как должное то, что названия месяцев не соответствовали привычным погодным условиям, это привело в состояние шока. Что уж говорить об ощущениях, накрывших нас, когда, сойдя по трапу самолёта на австралийскую землю в начале января, мы погрузились в жаркое и цветущее лето. По приезде мне пришлось познакомиться ещё с одним странным явлением. Это практически невозможно объяснить, но я на физическом уровне чувствовала, что мы находились на другой стороне земного шара, или, как шутя говорят австралийцы, «underdown» – внизу. Если я вглядывалась в небо, то где-то под рёбрами холодело от ощущения того, что я могу туда свалиться. (Смешно, да?) Ночами я вцеплялась руками в кровать от жуткой мысли, что вот-вот выпаду из неё в пустоту. Это состояние отпустило меня примерно через неделю после прибытия. Одна из осей моей системы координат крепко вошла в австралийский грунт, вернув мне привычную стабильность. Моё новое расположение относительно центра Земли стало казаться естественным, а родной материк переместился в раздел «underdown». Но я до сих пор содрогаюсь, вспоминая то непонятное состояние. В общем, начало нашего существования в австралийских реалиях было достаточно интригующим. Ну, что ж, вызов принят. Идём дальше. Впереди – четыре (точнее, три с половиной) сезона удивительного года, надеюсь, что хорошего. Ну, уж, по крайней мере, необычного – это точно!
ИЗ КНИГИ
"АВСТРАЛИЙСКИЕ ПИСЬМА"
ЧЕРЕЗ ЧЕТВЕРТЬ ВЕКА Меня не было в Одессе 25 лет. За эти годы произошло так много. Сначала повзрослела я, потом родились и повзрослели мои дети. Стремнина повседневности относила меня все дальше от одесского берега. Мы много путешествовали вчетвером – муж, сын, дочь и я. После первой же семейной поездки, предпринятой нами, как только дети немного подросли, мы обнаружили, что хлопотные сборы чемоданов, не всегда удобные самолётные кресла, гостиничные номера и погружение в атмосферу новых стран – наше любимое совместное хобби. И мы с готовностью посвящали себя этому действу при любой возможности. Прибалтийские страны, Чехия, Болгария, Франция, Германия, Италия, Голландия, Бельгия, – где мы только не были! Но наши траектории старательно обходили город, в котором я родилась и провела первые 18 лет своей жизни. Мне было страшно туда возвращаться. Даже на один день. Слишком долго я пыталась выкорчевать из себя тоску по одесской земле. Всякий раз, планируя очередное путешествие, я сознательно завешивала чёрной тряпкой ярко мигающую в моём мозгу вывеску – «Одесса!». Не время. Ещё не время. А потом всё получилось само собой. Муж предложил поездку в Одессу в качестве подарка на мой день рождения. Совпало всё: и даты, и цена, и относительная незанятость всех нас четверых в эти числа. Согласиться было настолько естественным, что я смиренно остановила руку, которая мысленно по привычке потянулась за чёрной тряпкой, – иллюминационная вывеска «Одесса» замигала мне прямо в глаза, заставив зажмуриться. Самолёт. Простенький аэропорт. Такси. За окном тусклые огни и плохо различимые виды ночного города, пока не проникающие внутрь моего сознания. Такси остановилось у входа в гостиницу около четырёх утра. Я вышла из машины, и тут… меня пробило. Насквозь. Забронированная нами гостиница находилась на улице Еврейская, которая, как и большая часть старой Одессы, выложена булыжником. Многие старинные городки и большие города Европы расстилали под нашими ногами булыжные мостовые, но этот одесский булыжник я узнала бы из тысячи других. И пока муж выгружал из машины чемоданы и расплачивался с таксистом, я стояла, уставившись в землю. Шокированная. Приковавшая взгляд к выпуклым камням под моими ногами. В тот момент я ощутила, что отделилась от моих детей и мужа, словно сошла с их корабля и перебралась на другой, плывущий рядом. Постигая новые места, мы всегда были командой одного фрегата. Изучали, знакомились, пробовали, обсуждали. Теперь мужу, сыну и дочке предстояло всё то же самое. А мне – не знакомиться, а вспоминать. Я с трудом дождалась утра, а вырвавшись наконец-то в город – заметалась. Сначала это было только внутреннее метание. Я старалась идти со всеми рядом и не показывать, что моё сознание бросалось от дома к дому, билось о стены, носилось то в одну сторону улицы, то в другую. Потом это метание перешло в реальное измерение и стало видимым. Я чувствовала, что вокруг меня всё родное и привычное, угол... перекресток… дом… улица… и в то же время ничего не узнавала. Как будто знакомые очертания не могли пробиться сквозь пелену разума. Наверное, так выходят из комы, постепенно вспоминая и постигая свою собственную жизнь. Когда я была маленькой, мой папа, который в те годы увлекался черно-белой фотографией, оборудовал в маленьком сарайчике в нашем дворе небольшое фотоателье. Он часто брал меня туда и посвящал в таинства проявления фото-картинки. Проявитель... Закрепитель… Помню, как я нетерпеливо ждала, когда на белой мокрой бумаге начнут проступать лица, фигуры, сюжеты минувших моментов. Процесс узнавания знакомых мест происходил примерно так же. Постепенно на чужих улицах стали прорисовываться знакомые дома, направления и понимание того, что находится дальше, за зданиями или поворотами. Я нашла свой двор. Зашла. Дальше взрыв – столкновение противоположных ощущений – чего-то до мозга костей моего и одновременно абсолютно чуждого; меня «этой», сегодняшней, с совсем другой «той», когда-то игравшей в этом дворе. Я не смогла разделить этот подступивший к горлу ком на плохие и хорошие эмоции. Не смогла даже дать им названия. Это было похоже на сбой временного континуума, о котором любят говорить фантасты. Я села на землю и заплакала, испугав своих детей и мужа. Покинув этот уголок земли 25 лет назад, я неосознанно полагала, что он исчез вместе с моей прошлой жизнью, стёрся с поверхности реальности. Оказалось – нет! Вот он, мой дом, мой двор. На том же месте. Только намного меньше, чем мне помнилось. Балкон. Подъезд. Большие квадратные булыжники под ногами. Захотелось проверить, какой сейчас год. Провал во времени. Остаток дня прошел мимо меня. Я отрывочно выхватывала взглядом знакомые улицы и скверы, бредя позади моей семьи и не в лад поддерживая их разговоры. Эти несколько дней в городе моего детства были странными и тяжёлыми, принесшими ощущения, которые до этой поездки ещё не были отмечены на спектре известных мне эмоций. Я исступленно пыталась сложить в цельный пазл воспоминания о 18 одесских годах, потерявших свою яркость под слоями 25 лет, которые я провела в другом мире. Гуляя по городу, я вглядывалась в толпу, – вдруг встречусь с кем-то из бывших одноклассников. В какой-то момент я словила себя на том, что всматриваюсь не в те лица. Меряя шагами улицы, по которым дефилировала моя юность, я по инерции искала знакомых среди молоденьких парней и девушек. Осознав шутку, сыгранную со мной моей памятью, я углубила взгляд в ту возрастную категорию, к которой уже давно относятся мои сверстники, но, возможно, заблудившись в поколениях, несколько встреч я всё-таки упустила. Молча проходя вдоль фонарных столбов, зданий, фонтанов, я вела нескончаемый внутренний разговор. Не было конца вопросам из серии «А помнишь...?». Я помнила. Помнила намного больше, чем думала, что помню. Отрывки ситуаций, которые моё сознание заботливо опустило в самые глубины своих закромов, дабы не мучать меня лишними воспоминаниями, обрывки разговоров, оттенки ощущений – всё это отлетало от стен, бульварных скамеек, балюстрад, и словно парило в воздухе полупрозрачным дымком. А я ходила по городу и осторожно собирала эти невесомые облачка в котомку своей памяти, тревожась о том, чтобы их не помять, не вспугнуть или снова не потерять. С тех пор в Одессе я побывала много раз. Во второй приезд было уже не так больно. Я спокойно ходила по знакомым улочкам и бульварам. Не боялась узнавать и вспоминать. Смело погружалась в прожитые здесь детство и юность. Влюблялась в новые здания, парки и музеи. Охотно открывала для себя несуществующие в мою бытность уютные уголки города. У меня появились новые любимые кафе и магазины, а в мой душевный «блокнотик» записались новые одесские адреса. Изменения, произошедшие за эти годы в странах бывшего Союза, не оставили в стороне и мой город. В Одессе выросли новые строения, в обиход горожан вошли новые понятия и жизненные устои, в язык впитались новомодные лексические элементы. И это стало триггером моего внутреннего диссонанса. Ведь Одесса, сохранённая моей памятью, необременённая всеми этими новшествами, оставалась прежней. Та, давнишняя Одесса существовала только на просторах моего воображения, как эфемерный недосягаемый мираж. В неё нельзя было приехать, позвонить, написать. Но после моего второго приезда туда произошло нечто странное: сегодняшняя Одесса как бы сплавилась с прошлой, оттиснутой в памяти 18-летней девочки. Эти «два» города наконец-то соединились в моем сознании в одно целое. Одесса выбралась из территории воспоминаний и заняла особое место в настоящем, а не вымышленном мной мире. Я вдруг осознала, что для свидания с этим городом мне совсем необязательно бродить по лабиринтам ностальгии, а можно просто туда приехать, – взбежать по всамделишной Потёмкинской лестнице, звучно отстукивая каблуками чечётку по ее низким ступеням; прикоснуться рукой к пьедесталу Дюка из розового гранита и почувствовать кончиками пальцев его холодок; подойти вплотную к фонтану возле Оперного театра и позволить брызгам, отражающим солнечные лучи, обдать мне лицо и плечи; сбежать вниз по откосу на Большом Фонтане и погрузить пятки в тёплый перламутровый песок. Просто приехать... Этот город вернулся в мою жизнь, пусть немного в другом статусе, но не менее прекрасный.
ИЗ КНИГИ
"МОСТ МЕЖДУ ТАМ И ТУТ"
СЕЗОНЫ МОЕГО ДЕТСТВА Иногда мне непреодолимо хочется снова оказаться в старой квартире на Греческой зимним днём и, замерев у окна, долго смотреть, как падает снег. Или всматриваться в мерцающие огоньки новогодней ёлки, едва помещающейся в малюсенькой комнате. Хочется выйти морозным утром во двор и ахнуть от красоты сверкающего снежного покрова, идеально ровного, прорезанного лишь тонкой дорожкой, которую протоптали между парадной и воротами немногочисленные соседи. Хочется вернуться в одесскую весну и, стоя на ветхом балкончике, наблюдать, как кружат стрижи над белым шаром цветущей прямо под моим балконом вишни. А потом сбежать с третьего этажа по сбитым ступенькам во двор и осторожно бродить по булыжному настилу, стараясь не задеть кустики пробивающейся между камнями дикой ромашки. Заглянуть на цветочный рынок на Дерибасовской, и через какое-то время выйти оттуда, улыбаясь от пряного аромата весенних цветов и держа в руке маленький жёлтый букетик восхитительно пахнущей мимозы. Пройтись по бульвару вдоль низких черных оградок, за которыми пробивается молодая травка, подойти к Дюку и попрощаться с ним месяца этак на три, предвкушая с душевным ликованием скорый отъезд на дачу. Хочется проснуться июньским утром в прохладной спальне летнего домика на Большом Фонтане и с удовольствием вспомнить, что впереди ещё долгие месяцы каникул. Наскоро позавтракать, всё утро проваляться на пляже и проплавать в море, и чтобы потом, тогда ещё живой Сёма, – двоюродный брат моей мамы, с семьёй которого мы делили дачу, – угощал меня самым вкусным на свете пломбиром из кафе Стекляшка. Хочется услышать скрип калитки и восторженно гадать, кто приехал к нам в гости из города на этот раз. Или побежать на десятую станцию Фонтана, на базаре у бабушек купить соленых огурчиков и съесть их сразу же, гуляя по убогим фонтановским магазинчикам. Хочется побродить прохладным осенним днем по парку Шевченко. Набить карманы найденными на земле каштанами и желудями, собрать целую охапку кленовых желтых и коричневых листьев, притащить всё это богатство с прогулки домой и, затаившись в комнате, выслушивать, как моя незабвенная бабушка ворчит на кухне: «Вечно этот ребенок тащит домой всякий хлам!» И слушать дождь. Устроиться на диване у двери запертого на период осени и зимы балкона, закутаться в клетчатый плед и провожать взглядом тонкие струйки на стекле балконной двери, до тех пор, пока они не стекают за деревянную раму. А потом снова нетерпеливо ожидать декабря, когда дедушка принесёт домой свежую сосну, наполнив квартиру запахами хвои, леса и Нового года. И, затаив дыхание, наблюдать как папа снимает с антресоли огромную картонную коробку, осторожно открывает ее, и под слоем ваты начинают поблёскивать разноцветные хрупкие бока стеклянных шаров. Моё беззаботное, приморское одесское детство, где ты сейчас?
ИЗ КНИГИ
"МОСТ МЕЖДУ ТАМ И ТУТ"
ГОНКА Ежедневный бешеный аллюр по делам, обязанностям, заботам и переживаниям. Знакомо? Наши траектории, лишь изредка отклоняясь от привычных линий, сохраняют упрямое постоянство. Они густо и глубоко протоптаны нашими кроссовками и вьетнамками, бутсами и мокасинами, строгими туфлями и кокетливыми босоножками на шпильках. Эти дороги хранят нестираемые отпечатки наших шагов, словно Великий Шелковый Путь, на котором до сих пор видны следы караванов средневековья. Мы несёмся по ним, не замечая растущих вдоль дорожного полотна цветов, проплывающих над разбегом тропинок облаков, а иногда и людей, спешащих по соседним полосам. В противоположном направлении, навстречу нам, или вернее, мимо нас, мчаться километры и года, события и даты. И кажется в этих диаметральных гонках мы никак не можем встретиться, состыковаться, соприкоснуться. А может эти две скорости взаимозависимы и если мы сумеем хоть немного снизить свою, то приостановится и летящее навстречу нам время? И тогда, в очередной раз НЕ разминувшись, мы наконец сойдемся «нос к носу». Но пока подобное замедление нам не по силам. И мы бежим. Бежим, забывая, что одна из самых важных способностей человека заключается в умении не спеша смаковать все жизненные дары – от самых значимых до самых маленьких. Не проноситься галопом по рутине, бросая беглые взгляды на красивый пейзаж; едва улавливая звуки любимой песни или красивой музыки; перекидываясь несколькими словами с друзьями и родными; заглатывая на ходу еду, не особо разбирая вкус. А вникать, осознавать, впитывать. Цедить по капле, по слову, по ноте, по штриху, по дуновению, по взгляду. И ценить, ценить каждую мелочь.
ИЗ КНИГИ
"КУХОНН ЫЕ РАЗГОВОРЫ
БАЛЛАСТ В нашей генетической памяти все еще хранятся отголоски доисторических времен, когда люди постоянно сталкивались с нехваткой жизненноважных элементов. Всё давалось с большим трудом. Еду добывали изнурительной и опасной охотой, тепло и свет обеспечивали долгим и кропотливым процессом разжигания огня. Сегодняшние времена полностью поменяли полюса наших проблем – мы страдаем не от нехватки, а от излишка. Отягощая свою жизнь избыточным грузом, мы доставляем себе уйму неприятностей и лишаем многих радостей. Пичкаем себя гораздо большим количеством еды, чем необходимо организму и тем самым крадём у себя здоровье и возможность носить желаемую одежду. Покупаем много вещей, которые потом без дела валяются на полках, оказавшись не столь нужными. А когда нам действительно что-то необходимо, на это не хватает денег. Заполняем дни общением с неприятными людьми, потому что этого требует бизнес–этикет, давление социума, или просто неудобно отказать. В результате, на времяпровождение с теми, кто на самом деле дорог времени уже не остаётся. Впихиваем в будни много дел кажущейся важности, стремясь оправдать навешанный на нас ярлык с определением «хороший/хорошая мама (папа, сын, дочь, друг, работник и так далее). А вот творчество, интересы и хобби вместить уже некуда. Ни сил, ни опять-таки, времени. Неспособность исключать лишнее дамокловым мечом нависает над нашими головами. Сложно пойти против ожидаемых от нас поведенческих постулатов и собственных соблазнов. Но если бы мы все-таки смогли сбросить ненужный балласт, то наш воздушный шар поднялся бы намного выше, туда, где чище воздух и свежее ветер. И леталось бы нам легко и свободно. Collapsible text is great for longer section titles and descriptions. It gives people access to all the info they need, while keeping your layout clean. Link your text to anything, or set your text box to expand on click. Write your text here...
ИЗ КНИГИ
"КУХОНН ЫЕ РАЗГОВОРЫ

Слова, слова, слова, составленные из букв — нелепых закорючек, похожих на бегущих в линию муравьёв.
Почему в словах столько силы? Они, такие невзрачные и маленькие, способны вызывать у нас слёзы, капающие прямо на страницу, или глупую улыбку, абсолютно не соответствующую обстановке. Им по силам перенести нас в другое время, в другое место или вообще — в иную реальность.
Они могут ударить так, что сложно будет подняться. Могут окрылить так, что земное притяжение окажется бессильным. Могут вернуть молодость или состарить в одно мгновение.
Они обладают способностью отделить от вечности миг и запечатлеть его с большей точностью, чем фотография или картина.
Они хранят в себе артефакты культур и государств, траектории и вехи истории.
Я люблю слова. Они словно нити бесконечно разнообразных цветов и оттенков, из которых я могу плести гобелены, фиксируя эмоции, мысли, события — всё, что является моей жизнью: такой незаметной и незначительной, но такой особенной, потому что — моей.


ТРИ СТРОКИ ТИШИНЫ
ХОККУ
Аромат кофе
пропитал мой октябрь.
Ну и пусть дожди…
Летит мой поезд,
впиваясь в россыпь огней
чужой мне жизни.
Нет лучше дома!
Поскучать бы по нему,
глядя на Сену.
На моей щеке
пыльца крыльев бабочки...
Не твоя ладонь.
Внезапный июнь
лёгким лучом вспугнул пыль
на моём столе.
Мерно стучит дождь
по зашторенным окнам
моего сердца.
Бесцветный город...
Не в этих краях, увы,
цветёт сакура.
Духоту ночи
прорезают всполохи
блуждающих рифм.
Серебристый свет
возник в конце туннеля –
наконец утро.
Между страничек
засушенный василек –
давнее лето.

Хокку — это фотография, которая выделяет момент из вечности и фиксирует это мгновение так, что через него просматривается целая жизнь.
Это сумочка Мэри Поппинс, в маленьком пространстве которой может уместиться целая Вселенная.
Это крик пролетающих высоко в небе птиц. Скорость продвижения в какой-то момент делает их песню недоступной для нашего слуха, и тогда этот звук внезапно обрывается, зависая в воздухе и оставляя нас с этой незавершённостью.
Это пейзаж, на который смотришь сквозь зелёное стёклышко, обточенное и выброшенное на берег морем, — пейзаж размытый и обтекаемый, но ясный и ощутимый.
Когда-то, очень давно, тексты японской поэзии хокку казались мне чем-то незначительным, простым и не стоящим внимания. «Ну подумаешь, хокку! Три строчки, рифмы никакой, ритма — тем более, что вижу — то пишу. Тоже мне, поэзия!» — думала я.
Потом мне почему-то предложили участвовать в турнире хокку. И я начала готовиться: изучала историю возникновения, принципы и законы написания, тексты японских поэтов. И сегодня я точно знаю, что классический хокку — это один из самых филигранных текстовых жанров, с длинным сводом законов и требований, с глубокой философией и уникальным видением мира.


МИР ПОД ОБЛОЖКОЙ
КНИЖНАЯ ПОЛКА

ПУШИСТЫЙ МИР
_edited_edited_edited.jpg)
Рождение книги — это алхимическая трансформация. Процесс написания текста, будь то стихи или проза, — очень эфемерен и нематериален. Думаешь, пишешь, зачеркиваешь, исправляешь, снова думаешь — а в результате в руках ничего, никакого конкретного физического объекта, который бы оправдывал потраченное на это действо время.
А потом… появляется книга. Её можно потрогать, раскрыть, полистать. Из ощущений и размышлений, слов и фраз формируется реальный физический объект — абсолютная алхимия.
Книга притягивает неосязаемые субстанции мыслей и эмоций к физической реальности и крепко скрепляет их.
Издание новой книги — это точка, в которой сходятся план и результат. Точка здорового самодовольства и гордости за то, что не сошёл с полпути и добился задуманного. Стоит задержаться здесь ненадолго, поздравить себя с достигнутым, а потом пойти дальше, к новому проекту.
Конечно, невозможно игнорировать удобства современного варианта книги — цифрового. Не занимает место на полках, не собирает пыль — красота! И всё-таки я остаюсь среди тех, кто любит шелест страниц и запах типографии. Хотя, если честно, не так уж важно, как читать книгу — в бумажном или цифровом формате. Как говорится в старом анекдоте: «Лишь бы — да».


В ФОКУСЕ...
ВИДЕОКЛИПЫ, ПОЭТИЧЕСКИЕ И НЕ ТОЛЬКО
ВИДЕОСТИХОТВОРЕНИЯ
ССЫЛКА на мой канал YOUTUBE, где можно посмотреть остальные видео-стихотворения:
https://www.youtube.com/@Irinasapir.Video-poems
ВИДЕОЭКСКУРСИИ
ССЫЛКА на мой канал YOUTUBE, где можно посмотреть остальные видео-экскурсии:
https://www.youtube.com/@Irinasapir.Israel-and-more

Стихотворение — это, конечно, прежде всего текст, сотканный из эмоций и мыслей. Но в какой-то момент я подумала, что если добавить к нему видеосюжеты и музыку, то ощущения и образы станут более живыми и осязаемыми. Так в моём арсенале появились не только ручка и бумага, но и видеокамера. Я начала «охотиться» за видеофреймами и фотографиями так же, как за словами и рифмами.
С техникой я всегда была на твёрдое «вы». Однако время щедро снабжает нас новшествами, изменяет векторы интересов, выставляет перед нами новые планки. Пусть не все, но хотя бы некоторые из них нужно стараться брать, чтобы не отстать окончательно. И я попробовала взять «высоту» цифровых программ по монтажу фильмов.
А ещё через какое-то время я поняла, что мне есть о чём поговорить со зрителем и кроме стихов. Мне захотелось рассказать о стране, в которой я живу, так как мне стало ясно, что у многих моих знакомых, разбросанных по всему миру, сложилась неправильная картинка наших городов и улиц. Захотелось поделиться и потрясающими уголками других стран (я большая любительница путешествий). Я, конечно, не экскурсовод, но люблю замечать детали, «наводить резкость» объектива на то, что кажется мне красивым и интересным (а вокруг такого очень много), и делиться этим.
В общем, видеокамера стала для меня ещё одним мостиком между мной и... вами.

